В 1998 году исполнилось 30 лет со дня смерти Алексея Евграфовича Костерина.
     Несколько лет назад мне случилось вплотную заниматься, - той частью архива Костерина, которая попала после смерти Алексея Евграфовича в КГБ и была возвращена его внуку Алексею Смирнову в 1993 г. Возвращенные документы были переданы Смирновым на постоянное хранение в архив Общества "Мемориал", где они сейчас и находятся. По поступлении архива Костерина в "Мемориал" я несколько месяцев занимался его изучением и описанием. И, разумеется, не мог не задумываться над посмертной судьбой этого человека.
     А.Е.Костерин одним из первых поднял свой голос в защиту "малых и забытых", - репрессированных Сталиным народов. В 1967-1968 гг. он был достаточно известной фигурой в кругу московских инакомыслящих. Достаточно сказать, что его похороны и поминки по нему превратились в митинг (причем происходило это осенью 1968 г.!).
     Ныне же имя Алексея Евграфовича почти забыто. Конечно, старшее поколение активистов крымско-татарского движения помнит о Костерине; конечно, помнит о нем и старшее поколение московских правозащитников. Но вне этих социальных групп мало кто четко представляет себе роль этого человека в истории обоих названных выше общественных движений.
     А.Е. Костерин, большевик, устанавливал советскую власть на Северном Кавказе.
     Спасен чеченцами от белых.
     После гражданской войны стал журналистом, писателем.
     В 1938 г. попал за решетку.
     Заключенный Севвостлага, освобожден в 1943 г. Реабилитирован в 1955 г., вернулся в Москву, восстановлен в кандидатах партии и в Союзе писателей.
     Но Костерин не успокоился. Во второй половине 1950-х годов. он обращался в высшие партийные инстанции с письмами и заявлениями, резко критикуя политику тогдашнего партийного руководства Чечено-Ингушетии в отношении возвращавшихся ссыльно-поселенцев. Его письмо Хрущеву, написанное осенью 1957 г., получило массовое распространение среди ингушей и чеченцев. Заметим, что уже тогда он обращает внимание ЦК на потенциально острую ситуацию, складывающуюся вокруг проблемы Пригородного района. Эта проблема взорвалась первой гражданской войной на территории Российской Федерации.
     Весной 1958 г. Костерин участвует в составлении семидесятистраничного "доклада в ЦК КПСС по чечено-ингушскому вопросу", подписанного Сергеем Петровичем Писаревым.
     Писарев - это личность, заслуживающая отдельного рассказа. В 1953 г. он бесстрашно выступил против "дела врачей", после смерти Сталина стал одним из первых борцов с карательной психиатрией.
     По наводке КГБ Писарева и Костерина начинают преследовать. Летом 1958 г. Костерин подвергается партийной проработке в первичной организации. Краснопресненский РК КПСС исключает его из кандидатов партии. Впоследствии это решение было отменено и, может быть потому, что случившиеся в августе 1958 г. волнения в Грозном, как бы подтвердили правоту Костерина, когда расследование грозненских событий привело к осуждению невиновных. В 1959 у них проводятся обыски, у Костерина изымаются письма по чечено-ингушскому вопросу, их вызывают на допросы. Но на новое уголовное преследование старых коммунистов и бывших сталинских зэков не решились. Как писал Костерин, "по просьбе из КГБ СССР против нас обоих <...> началось партийное следствие в КПК при ЦК КПСС", длившееся с 1960 по 1962 г.г.
     В середине 1960-х годов в поле зрения Костерина попадает проблемы и других репрессированных народов: немцев и крымских татар. На вопрос - когда и как возник интерес Костерина к крымским татарам, материалы фонда, хранящегося в архиве "Мемориала", и литература ответа не дают. Можно лишь предположить, что интерес Алексея Евграфовича к проблемам "наказанных народов" северо-кавказского региона, с которым он был связан своей революционной биографией, естественно распространился на другие народы с той же или еще более трагической судьбой.
     Неясно также, как и когда произошел первый непосредственный контакт Костерина с активистами крымско-татарского движения.
     Получившая широкое хождение среди крымских татар статья Костерина "О малых и забытых" написана в 1967 году.
     Алексей Евграфович хранил письма от них с просьбой выслать эту статью и с благодарностью за нее, в том числе от 19 школьников (февраль 1968 г.), которым автор написал: "Мою статью <...> поспрошайте у старших. Вы ее легко найдете".
     О высоком авторитете Костерина, благодарности, которую испытывали к нему крымские татары, свидетельствует банкет в честь его 72-летия, устроенный весной 1968 г. крымскими татарами в ресторане московской гостиницы "Алтай". Болезнь помешала Костерину присутствовать на банкете. Его друг П.Г. Григоренко произнёс там речь, которая была встречена овацией.
     В 1967 - начале 1968 г. Костерин выступает не только по проблемам крымских татар - он участвует в эпистолярной кампании по трем основным ее темам: ресталинизация, процесс над А.Гинзбургом и Ю. Галансковым, поддержка Пражской весны, демонстрация на Красной площади против вторжения в ЧССР. Вокруг него и Григоренко формируется что-то вроде "марксистской" фракции. В феврале или марте 1968 г. на даче, которую Костерины снимали под Москвой, произошла встреча известных активистов-правозащитников, где обсуждался вопрос о выпуске периодического информационного бюллетеня. Не исключено, что одним из образцов для задуманного издания послужили крымско-татарские "информации", о существовании которых уже было известно москвичам. Именно эту встречу многие из ее участников запомнили как решившую вопрос о возникновении "Хроники текущих событий".
     "За антипартийную деятельность" в октябре 1968 г. Костерина исключают из КПСС и Союза писателей. В ноябре 1968 г. Костерин умер.
     Позволим себе предположить, что скудость этих данных связана с некоей информационной лакуной. Природа этого явления заслуживает внимания, поскольку, на мой взгляд, позволяет судить о некоторых закономерностях раннего этапа истории инакомыслия.
     Контакт крымских татар с московскими правозащитниками (в первую очередь с Григоренко) привел к прорыву своеобразной изоляции, в которой существовало крымскотатарское движение до этого. Кроме того, здесь задается некий примечательный хронологический рубеж, характеризующий не только источниковую базу, доступную на тот момент Алексеевой, но и особенности тогдашнего информационного процесса.
     В свете этого проанализируем документы А.Е. Костерина, зарегистрированные Архивом Самиздата Радио "Свобода". Из девяти документов, непосредственно перу Костерина принадлежат четыре, из них только одно письмо посвящено крымским татарам. Восемь документов из девяти относятся к 1968 г., единственный документ, датированный 1967 г., не затрагивает интересующую нас проблему. Два письма, под которыми стоит подпись Костерина, адресованы за рубеж, но - к Совещанию компартий в Будапеште и коммунистам ЧССР и чехословацкому народу. Примечательно, что в первоначальном варианте обращения к Будапештскому совещанию, под которым еще нет подписи Костерина, нет и упоминания о дискриминации малых наций. Оно появляется в тексте обращения вместе с его подписью.
     Статья же "О малых и забытых", столь популярная среди крымских татар, за рубеж, по-видимому, вообще не попала. По крайней мере, в Архиве Самиздата радио "Свобода" она не зарегистрирована.
     Здесь надо сказать, что в тот период адресация общественно значимых текстов за границу еще не стала привычным делом. Достаточно вспомнить, например, о мощном резонансе, который вызвало в начале 1968 г. обращение Л. Богораз и П. Литвинова к мировому общественному мнению - первый текст с подобной адресацией, получивший широчайшую известность ¹.
     Последний год жизни Костерина - 1968 - год бурных событий в истории отечественного инакомыслия. Эти процессы наложили отпечаток и на последние тексты Костерина - в них почти равноправно сосуществуют выражение приверженности коммунистическим идеалам и ссылки на Всеобщую декларацию прав человека. Незадолго до смерти он пошел на разрыв с КПСС, но не с коммунистической идеей, за которую в одном из предсмертных писем обещал бороться "до последнего вздоха". Смерть навсегда оставила его в истории фигурой пограничной.
     Воззрения Костерина могут быть отнесены, по классификации В.В. Иофе, к внутреннему типу идеологии, т.е. основанному на официально декларированных ценностях. Именно этот тип был определяющим для инакомыслия 1950-х - начала 1960-х годов. Даже для подполья - большинство известных нам подпольных групп того периода - марксистские. Для действовавших открыто это был фактически единственная форма для выражения своих воззрений. Апелляция к официальным ценностям была характерна и для раннего этапа крымскотатарского движения.
     На этом этапе понимание границы между легальным протестом и нелегальной деятельностью было совершенно иным, нежели в 1960-е. Легальная критика власти была строго сегментирована "отдельными" недостатками или конкретными несправедливостями и адресовалась той же власти. Тот же, кто хотел большего, осознавал себя борцом и преступником и старался конспирировать свою активность. В качестве примера можно назвать деятельность того же Григоренко в 1963-1964 гг. Распространение текстов, возникавших "в подполье" (листовок, программ), имело свою специфику: попытки их тиражирования предпринимались; но первичный акт не получал самиздатского продолжения. Самиздат как явление еще только формировался в полулегальную альтернативную информационную систему (или еще не был осознан в качестве таковой).
     Для людей, видевших альтернативу режиму в возвращении к ленинским нормам (а именно таким был антисталинец Костерин), естественным адресатом протеста оставалась Власть, правда, до определенного момента. В архиве Алексея Евграфовича имеются материалы, содержащие любопытную рефлексию в связи с распространением его письма Хрущеву среди чеченцев и ингушей. Костерин, обвинявшийся в злонамеренном распространении письма по чечено-ингушскому вопросу, в своих объяснениях в различные инстанции довольно убедительно доказывал, что не мог предвидеть столь массового распространения этого документа. И все же, в очередном объяснении, Костерин, делая все необходимые реверансы и даже называя свое письмо, которое заучивалось чеченцами и ингушами наизусть, "прескверным", замечает: "Объясняется просто, - я сам не ожидал, что коммунисты-чечены воспримут это письмо, как песню, как произведение искусства. Не ожидал, что весь народ подхватит это письмо. Но из факта стремительного распространения письма также надо сделать объективные выводы. <...> Если бы вовремя прислушались к сигналам ряда коммунистов, если бы письмо не преследовалось органами КГБ, оно осталось бы для истории малозначительным фактом, а не заучивалось бы наизусть".)
     Иначе говоря, Костерин уже понимает, что циркуляция этого письма - симптом его общественной значимости; но Самиздат еще не стал альтернативной формой распространения информации и сам А.Е., пораженный (отчасти, наверное, и польщенный) тем, что произошло с его текстом, тем не менее воспринимает происшедшее как нечто аномальное. В 1968 г., в ответе крымскотатарским школьникам он уже совсем в другой интонации пишет о распространении среди крымских татар статьи "О малых и забытых", - но это уже в 1968 г. К этому времени Самиздат стал воздухом эпохи и воспринимался уже как нечто само собой разумеющееся.
     Однако события развивались столь стремительно, что статью о "Малых и забытых" к 1968 г. практически вымыло из прихотливого потока московского Самиздата. Среди крымских татар она, по всей вероятности, ходила и позже, но "Хроника текущих событий", выходившая с апреля 1968 г., уже не проаннотировала ее. Похоже, что статья устарела - не столько идеологически (нам известны тексты столь же коммунистической ориентации, громко звучавшие в переломном 1968 году), сколько фразеологически, интонационно. В восприятии московского читателя 1968-го ей, возможно, не хватало определенной отчужденности от власти.
     Итак, статья "О малых и забытых" и другие более ранние тексты А.Е.Костерина выпали из общественной памяти. Это не означает, что этот и даже предыдущие тексты авторов раннесамиздатской эпохи и их история исчезли безвозвратно. Их надо искать в архивах. Прежде всего, в фондах партийно-государственных учреждений и личных архивах, многие из которых до сих пор пылятся на полках ведомств госбезопасности. К счастью, личный архив Костерина доступен для исследователей в "Мемориале". Материалы этого фонда как бы документируют очерченную выше проблему и непосредственно свидетельствуют о том, что "внутренняя" идеология оказывала влияние на бытование текстов.
     А теперь посмотрим на более ранние упоминания о проблеме крымских татар в фонде Костерина.
     Как я уже говорил выше, до 1967 г. в документах, где явно обозначено или несомненно установлено авторство самого Костерина, каких-либо развернутых упоминаний этой проблемы не встречается. Наиболее ранним документом, поднимающим эту проблему, в фонде Костерина оказывается письмо С.П. Писарева к Л.И. Брежневу, датированное январем 1965 г.
     Другой любопытный документ на эту тему, написанный приблизительно в это же время, письмо к Косыгину. Оно более резко по тону и является реакцией на заявление Косыгина, сказавшего в Париже, что все нации в нашей стране имеют равные права. Авторы указывают Косыгину на проблему крымских татар, в отношении которых справедливость до сих пор не восстановлена. Под этим документом нет подписи, но, в отличие от письма Писарева, он написан от первого лица множественного числа. Со значительной долей уверенности можно утверждать только то, что С.П. Писарев был одним из авторов и этого обращения. И предположить, что соавтором или человеком, которому, возможно, предлагали поставить под этим документом свою подпись, был А.Е. Костерин. Основания к этому предположению имеются. Во-первых, сам Костерин в одном из своих текстов 1968 г. утверждает, что "по все этим вопросам [дискриминация малых наций] я уже пытался выступать в печати, обращался к председателю Совета Министров Косыгину" ². Во-вторых, в письме А. Ибраимова к Костерину от 13 марта 1968 г. говорится: "[С] Вашими письмами, относящимися к вопросу возвращения крымских татар к себе на родину, я знаком, кроме письма [,] адресованного т.А.Косыгину" ³.
     Были ли эти два документа отправлены адресатам? Абсолютной уверенности нет, по крайней мере в отношении второго письма. Насчет первого вероятность выше, поскольку оно оформлено с соблюдением всех формальностей, с которыми обычно вели переписку с высшими инстанциями А.Е. Костерин и С.П. Писарев (в фонде много такого рода посланий).
     Из первого письма мы узнаем, что Писарев неоднократно поднимал крымскотатарский вопрос в своих посланиях гораздо раньше (он пишет об обращении к Хрущеву с просьбами о реабилитации крымских татар в преддверии ХХII съезда КПСС - 1961). Видимо, он обращался к Хрущеву единолично, в документах самого Костерина подобные факты не обнаружены ⁴. Косвенным подтверждением "приоритета" Писарева может служить то, что в биографии Костерина нет обстоятельств, связывавших его с Крымом впрямую, тогда как Писарев служил политкомиссаром в 30-е годы на флоте в Севастополе. Примем во внимание и то, что большинство документов, восходящих собственно к крымскотатарскому движению и отложившихся в фонде Костерина (в том числе и знаменитые "Информации"), относятся к 1967-1968 гг.
     То, что об этих выступлениях Писарева вообще практически ничего не было известно - наглядная иллюстрация последствий, к которым приводила "внутренняя" идеология.

*   *   *

     Таким образом, можно выстроить некую гипотетическую эстафету от Писарева к Костерину, который в последние годы своей жизни успел передать крымскотатарскую проблематику московским правозащитникам - в первую очередь П.Г.Григоренко и И.Я.Габаю. Дальнейшее известно: эта проблематика стала одной из центральных тем советского правозащитного движения.
     Заметим в скобках: закономерно, что в выстроенной нами цепочке Писарев-Костерин-Григоренко каждое звено представлял убежденный коммунист, переживающий переоценку ценностей, и каждый следующий - более радикальную, чем предыдущий.
     Все сказанное нисколько не является попыткой выстроить некую иерархию заслуг московских правозащитников перед крымскотатарским движением или оценить уровень их смелости и радикализма. В 1967-1968 гг. писать о крымских татарах и их судьбе было едва ли более комфортно, чем в 1961-м. И не дело историка - отдавать предпочтение тем или иным личностям в зависимости от их идеологии. Я стремился показать не столько личностные особенности тех или иных исторических фигур, связанных с приданием крымскотатарской проблеме общественного звучания, сколько смену парадигм поведения, тесно связанную со сменой эпох. И еще я пытался обозначить свое понимание А.Е.Костерина - человека, жившего на переломе времени.

Примечания

¹ Непривычны они были и для большинства участников эпистолярной кампании (адресатами которых были ЦК и другие высшие органы власти). Тактика защиты "подписантов" во время различного рода проработок. Она шаблонно опиралась на утверждения, что нет ничего криминального в обращении граждан в "свои" инстанции, а то, как попали эти письма за границу, "подписантам" неизвестно. Тем самым, косвенно они признавали криминальность "выноса сора из избы" - обращений к Западу и публикаций там. Этот психологический барьер не был окончательно преодолен и к 1969 г. Во 2-м пункте знаменитого первого письма Инициативной группы в ООН на 6 строках разъяснялось, что обращение к ООН вызвано тем, что нет ответа от внутренних инстанций; тогда как другому аспекту адресации - "защита человеческих прав является святой обязанностью" ООН - хватило и двух строчек.
² д.6, л.131
³ д.15, ЛЛ.90-90(об.)
⁴ Хотя в сборнике "Памяти А.Е. Костерина", в речи Писарева утверждается: "О восстановлении национальной автономии этих народов А.Е. ставил вопрос перед двумя съездами", но т.к. материалы сборника были изъяты на обыске и затем восстановлены по памяти, то тут могла вкрасться ошибка.

Материал предоставлен автором.