Председателю Совета
представителей
крымскотатарского народа при
Президенте Украины М. Джемилеву

Османовой Мелия Якубовны,
проживающей по адресу: АР Крым,
г. Симферополь, [точный адрес и телефон в редакции сайта]

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Османова Мелия Якубовна, крымская татарка 1937 г.р., уроженка дер. Дуванкой Бахчисарайского района Крымской АССР. Я являюсь свидетелем тотальной депортации крымскотатарского народа 1944 года, осуществленной сталинским коммунистическим режимом бывшего СССР.

18 мая 1944, в ходе спец. операции войск НКВД, я и члены моей семьи в составе: дедушка – Сеит Джелилов Мемет, 18….г.р.; бабушка – Сеит Джелилова Хатидже, 18….г.р.; отец – Османов Якуб, 1914 г.р.; мать – Меметова Усние, 1916 г.р.; дядя – Меметов Сеит Халиль, 1928 г.р.; тетя – Меметова Джеваир, 1924 г.р.; сестра – Османова Эльзара, 1940 г.р.; я – Османова Мелия, 1937 г.р.; тетя – Меметова Макбуле, 1930 г.р., а также все наши соседи и сельчане, проживающие в дер. Дуванкой, были насильственно выселены с территории Крыма. На момент выселения мы всей семьей находились в доме дедушки, т.к. наш дом сильно разрушился от бомбежек. Дом дедушки был довольно просторный, пять комнат и длинная открытая веранда.

В ссылку нас везли в товарных вагонах, в которых до того возили пленных, нас после посадки сразу облепили вши. В пути находились 19 дней, запомнились теснота, духота вагона, страх перед конвоирами и, возможно, голод (ведь детям отдают последний кусочек).

Через 19 дней добрались до станции Кугай Наманганской области Узбекской ССР. Поселили нас на полевом стане среди хлопковых полей: глинобитные стены, крыша из камыша, без окон и дверей. Помещение из одной комнаты, а семья там разместилась не только наша, еще были семьи, не помню сколько. На следующий день всех погнали в поле окучивать хлопчатник, папа на войне ногу потерял, поэтому работал на коленях.

Еды не было, в арыке текла мутная холодная вода, пили эту воду. Из-за жары мы дети, оставленные без присмотра, купались в арыке. Заболевания малярией, дизентерией косили людей. Лично я была при смерти. Дедушка умер.

В местах спецпоселений я, и мои близкие и все мои соотечественники находились до 1956 года под жестким комендантским режимом, за нарушение которого была предусмотрена уголовная ответственность.

Прилагаю на 5 листах мое свидетельство о том, как страшная трагедия депортации и жизни в условиях высылки прошла через мою личную судьбу, и прошу считать мои свидетельства неотъемлемой частью данного заявления.

На основании вышеизложенного, учитывая, что подобные преступления совершались в отношении всех моих соотечественников исключительно по национальному признаку, прошу Вас:

1. Реализовать комплекс мероприятий по признанию украинским государством, мировой общественностью этих деяний геноцидом крымскотатарского народа.

2. От имени крымскотатарского народа инициировать перед Украинским государством принятие мер по привлечению к ответственности лиц, совершивших данное преступление.

ПРИЛОЖЕНИЕ:

1. Свидетельство о депортации на пяти листах
2. Копия паспорта
3. Копия архивной справки о депортации

8 октября 2009 г. г.              Османова М.Я.

Свидетельство о депортации Османовой Мелии Якубовны

Я, Османова М.Я., крымская татарка, родилась 23 октября 1937 г.р., уроженка дер. Дуванкой Бахчисарайского района Крымской АССР.

На момент выселения, в состав семьи входили
дедушка – Сеит Джелилов Мемет, 18… г.р.;
бабушка – Сеит Джелилова Хатидже, 18… г.р.;
отец – Османов Якуб, 1914 г.р.;
мать – Меметова Усние, 1916 г.р.;
дядя – Меметов Сеит Халиль, 1928 г.р.;
тетя – Меметова Джеваир, 1924 г.р.;
тетя – Меметова Макбуле, 1930 г.р.;
сестра – Османова Эльзара, 1940 г.р.;
и я – Османова Мелия, 1937 г.р.

18 мая 1944 г. мы проживали в доме дедушки, дом был довольно просторный, из пяти комнат и длинная открытая веранда и еще отдельно был скотный двор, но скота там не было, т.к. их истребили оккупанты. К тому времени отец вернулся домой с войны, где потерял ногу, протеза не было, передвигался на самодельном костыле.

На брата мамы Меметова С. Джелила пришла бумага, что пропал без вести в боях под Красноперекопском. Другой брат мамы Меметов Сеитвели был на фронте, вернулся уже в Узбекистан. Папина сестра Османова Урие, выпускница Бахчисарайского медицинского училища, погибла в Бахчисарае, спасая раненых. Папин брат Османов Сейдамет дошел до Берлина и вернулся в Узбекистан где-то 1947 г. Папин брат Османов Мамут также воевал и вернулся живым.

Во время войны, мы все вышеперечисленные члены семьи находились постоянно под бомбежкой. Со стороны Севастополя был обстрел нашими войсками, а с Бахчисарая – немцами. Наша деревня Дуванкой почти вся была разрушена и разграблена. Сначала прятались от обстрела в окопе, его вырыли на скотном дворе, там было душно. Мамина сестренка 14-ти лет, Меметова Сайде вышла из окопа и была убита осколком. На кладбище невозможно было пробраться из-за перекрестной перестрелки, схоронили во дворе.

Когда в деревню вошли немцы, мама и ее сестры вынуждены были бежать в другие села, так как мама была советской учительницей в школе дер. Дуванкой и была вынуждена скрываться. Мы с мамой, я и моя сестренка, скитались по разным деревням Бахчисарайского района. А когда, наконец, немцев выгнали, и моя семья собралась в доме дедушки, нас пришли выселять.

В ночь депортации, 18 мая в нашу деревню пришли солдаты, стали стучать в двери, требовали выйти с вещами. Никто ничего не понимал. В наш дом солдаты не пришли, и папа все время кричал: «А когда к нам придете?». Видимо надеялся узнать что-то, задать вопросы. Житель деревни Семен Семенович шел мимо и через забор сказал: «Якуб, вас в Среднюю Азию увозят, берите продукты». Наверное, взяли, что смогли, мне было 6 лет 6 месяцев. Меня оберегали родители, вся тяжесть доставалась им.

Мы собрались и пошли сами туда, куда всех сгоняли – на немецкое кладбище, круглую площадку, которая к тому времени была хорошо утоптана. Грузили в грузовики, старались побольше людей поместить, поэтому вещи отбирали и складывали в кучу. На станцию мы выехали почти без вещей. Вагоны после перевозки пленных были обильно населены вшами, и вши нас сразу облепили и мучили все 19 дней пути.

По пути следования в товарных вагонах мне запомнились теснота и духота в вагоне, изредка остановка в сухой степи, где люди ставили очажок из камней, и нога в сапоге, которая этот очажок пинает (видимо такая жестокость поразила мое детское воображение).

Через 19 дней приехали на станцию Кугай Наманганской области Узбекистана. Наша семья разделилась, бабушка и дедушка с детьми были направлены в другое место. Я, папа, мама, сестренка – в колхоз Янгиабад, на шаткой ишачьей арбе были доставлены на полевой стан (шипан), глинобитное строение с камышовой крышей, кишевшей змеями. Кругом хлопковые поля, до жилья человеческого далеко. Никакой бани нам не полагалось, поэтому родители выпросили котел, в котором вскипятили одежду, чтобы избавиться от вшей. Видимо тифозных вшей не было, мы не заболели, зато начались заболевания кишечника, вода была мутной из арыка, не было ничего из вещей, чтоб ее отстаивать, кипятить. Да и дрова там не водились, только бескрайние хлопковые поля. На эти поля и выгнали взрослых окучивать хлопчатник. Кстати, я не сказала, что в полевом стане нас было много, не только наша семья. Мой отец с ампутированной правой ногой тоже вышел в поле и работал на коленях, то есть ползал. Мама была хрупкой женщиной, плохо переносила жару и физический труд, бригадир все время упрекал ее и ругался. К счастью, вскоре узнали, что при станции Кугай есть детский дом, где нужны воспитатели.

Детский дом был эвакуирован из Ворошиловограда и назывался он «Детдом для трудновоспитуемых детей». Директор детдома молодой человек, украинец по национальности, был очень поражен факту выселения всего народа. Согласился взять маму на работу, но комендант НКВД не подписывал разрешение, дескать, вам нельзя доверить воспитание детей. Директор сам договорился с комендантом и взял маму на работу. В детском доме были дети разных национальностей – украинцы, армяне, русские, а потом появились и крымские татары. Ладить с детьми, хоть и с трудновоспитуемыми, мама могла и проработала до закрытия детдома. Затем пришла в школу, где подверглась очень сильным моральным унижениям со стороны шовиниста, директора школы Н.А Володина. За такой свой внутренний настрой он впоследствии и был уволен из школы, но до этого пришлось маме натерпеться унижений.

Директор детдома выхлопотал нам комнату в бараке при станции Кугай. Лично я в этой комнате была при смерти. Маме сказали, чтобы накрыла меня марлей и капала на губы воду, не выживет мол. Тетя рассказывала, что хотела взять меня на руки, но не могла, кожа да кости распадались. Потом я очень долго болела малярией, от акрихина была желтой и глохли уши.

И в то же время кому-то приглянулась наша комната, пришел комендант и сказал, что нужно освободить, так как скоро прибудут турки месхетинцы. После нас долгие годы в этой комнате жили родственники того коменданта. А нас выселили на первое отделение совхоза, где мы долго сидели на своих жалких узлах, а я больная и умирающая лежала. Все-таки нашелся человек, который освободил нам комнату в бараке, где мы и выросли. Родители выходили меня, а, может, и вымолили у Бога.

Папа тоже работал, сначала то счетоводом, то в конторе секретарем, но не удержался на работе, там было физически трудно на одной ноге и морально еще труднее.

Были холодные зимы, барак из камыша отапливали гузапаей и кизяком. Гузапая – это сухие стебли хлопчатника, которые сгорали быстро, а тепла давала мало. Турки-месхетинцы были дерзкими соседями, они вырубили все деревья вокруг, а папа садился около пня, и ползая на коленях, корчевал его.

В помещении, где мы жили, не было вещей, окно на ночь завешивали папиным пальто. Рядом с печкой стоял старый котел, русский вариант, видимо кто-то тут в бараке оставил, а в котле каша без масла с шалгамом , серая такая. Шалгам (репу) вырастил папа, он в колхозе хорошо работал на хлопчатнике, хоть и ползал на коленях, заслужил уважение бригадира, за что получил участочек земли, вырастил шалгам, кукурузу и это варили в чугуне. Маме из детдома давали иногда так называемый борщ, серую жидкость с редкими кусочками капусты и еще чего-то. Это был наш паек, так как и меня и сестру зачислили в детдом.

Нелегкая была первая зима в ссылке без еды, без вещей в холодном бараке. Но мы выжили. Потом пошли идеи по приспособлению к окружающей жизни. Мы дети, хотя и были малы, собирали гузапаю, благо поля были рядом. Сделали лежанку, куда от печки шел дым, и на этой лежанке мы проводили все вечера. Вечером мы дети сидели на лежанке и слушали папины рассказы, он нам рассказывал про Робинзона Крузо, про дальние страны, где всегда жарко и живут черные люди и т. д. Еще мы пели песни втроем хором. А мама по ночам сидела на этой лежанке и проверяла тетради. Спали мы на полу.

А вот гораздо позже мы, я и моя сестра, вплоть до окончания школы в 1955 году, пасли овец и одновременно учили уроки. Папа выращивал овощи, а мы помогали. Так мы выживали в депортации, никакой помощи со стороны государства мы не получали. Шаг за шагом мы улучшали свое благосостояние. Во дворе барака, где были размещены кроме нас турки-месхетинцы, папа «слепил» курятник, где вначале были куры, а потом овцы и козы. Жизнь в бараке была трудной, турки-месхетинцы были довольно бесцеремонными соседями, хотя мы с ними дружили и научились их языку. Жизнь была сложной не только из-за притеснения властей. Не имели возможности выехать с территории проживания, повидаться с родными. У папы умерла мама, то есть моя бабушка, но поехать к сестрам, попрощаться с матерью (они были в другой области Узбекистана) он не смог.

Наказаний в нашей семье никто не получил, так как дисциплину не нарушали. Ходили на подписку в НКВД регулярно. До отмены этого режима оставалось недолго, когда и мне пришлось пойти. Меня это очень возмущало, я отказывалась идти, говорила, что я не преступница, мама плакала, умоляла, говорила, что если я не пойду, попаду в тюрьму.

Голод, малярия, дизентерия буквально косили людей, это я сама понять не могла, была ребенком. Мой дядя работал в больнице и часто говорил, что больница переполнена и умирают повально. Думаю, что голод тут сыграл немалую причину, так как люди питались лебедой, жмыхом и Бог знает, чем еще.

Школу я окончила в 1955 году, 10 классов на русском языке. У нас было много грамотных преподавателей и обучение в школе было поставлено на должный уровень. Поступила я в медицинское училище в г. Намангане и окончила в 1960 г. О моей национальной принадлежности забывать мне не давали никогда, даже главврачи (правда, не все), где приходилось работать.

На местах спецпоселений было желательно забывать все свои традиции, язык, обычаи. Мама могла читать Коран, но скрывала это, так как могла лишиться места работы учительницы. После отмены комендантского режима, когда маму пригласили на дуа (молебен), она взяла Коран, завернутый в платок, прочла из него суры, чем ошеломила многих присутствующих женщин. Вопросы возвращения на Родину обсуждались тайно, говорить об этом было боязно, я относилась к скептикам, считала это невозможным. К счастью, не все оказались таковыми. Не всех сломили и напугали.

После выхода Указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 г. немного стало легче дышать. Мы могли поехать к родственникам, которые при выселении попали в другие регионы Узбекистана. Лично я поехала в Ташкент, там жили два дяди по отцовской линии. Познакомилась с ними и своими двоюродными братьями, сестрой.

После окончания медицинского училища работала медсестрой в гор. Намангане. Затем вышла замуж в гор. Самарканд в 1969 году. Имею двоих детей дочь и сына.

В 1989 году вернулась в Крым всей семьей, дочь приехала отдельно со своей семьей, проживаем в г. Симферополе.

8 октября 2009г.
Османова М.Я.