Город детства

Тихая-тихая, сонная и знакомая до каждой кривой тенистой улочки, до каждого дома, до каждой уцелевшей сваи на пристани, которую еще во время Гражданской войны взорвали красноармейцы, — такой была Евпатория, в которой рос Решат Зиядинов. Как и сейчас, блестели на мостовой рельсы, по которым бегал трамвай, а на весь город была единственная легковушка — «эмка», возившая председателя горкома партии. Утро наполнялось блеянием овец и мычанием коров — многие держали скотину, а пасти ее можно было на пустырях прямо в городе. Летними вечерами из курзала, где играл оркестр, доносились вальсы и фокстроты. А мальчишки с иссиня-черными губами сидели на ветках тутовых деревьев, обирая сладкие ягоды, которые тяжело шлепались на тротуар, пятная его чернильными кляксами.

Решат Зиядинов и сейчас может мысленно провести любой евпаторийский маршрут от улицы Назарова, где когда-то жил. По меркам того времени семья была не очень большая: отец, работавший парикмахером, мама, он, самый старший, да еще братишка с сестренкой.

Начало войны ему, тогда восьмилетнему мальчику, запомнилось озабоченными лицами взрослых, проводами отца в армию и… радостью соседа, который задешево купил у знакомого корову, всего за пятьсот рублей, хотя скотина стоила полторы тысячи. Знакомый был немцем. Немцы спешили распродать свое имущество — их выселяли из Крыма. И многие терпеливо ждали, когда они уедут, чтобы взять даром то, что не удастся продать. Запомнился вмиг обезлюдевший огромный двор, где жили рыбаки-греки. Решата, который играл, ссорился и мирился с жившими здесь мальчишками, напугали опустевшие дома с открытыми окнами, где ветер гонял по полу бумагу. Куда уехали эти люди, он никогда так и не узнал. Зато не забыть лиц мамы и соседки, когда они стояли у открытой калитки, вслушиваясь в автоматные очереди, — вся Евпатория знала, что евреев, собранных накануне в зданиях бывшего гарнизона, повели к противотанковым рвам. «По нашей улице ходила женщина и предлагала недорого купить золотые украшения, — вспоминает Решат-ага. — Люди сразу поняли, откуда они: накануне расстрела обыскивали евреев допущенные немцами добровольцы, что-то, видимо, ухитрялись припрятывать. И моей маме эта женщина какие-то кольца пыталась всучить, но та отговорилась, что денег нет…» Евпаторийские женщины ходили в комендатуру просить за врача-акушера, на которого буквально молились, — он принял несколько поколений детишек, спас множество матерей. Решат тоже издал свой первый крик у него на руках. Но исключений немцы не делали ни для кого…

Румыны запомнились — жуликоватые, не брезгующие ничем, что плохо лежит. Однажды такой солдат завернул и к Зиядиновым, попросил молока. Пока мама наливала котелок, румын подсел к сидящему во дворе дедушке Решата, и после его ухода обнаружилось, что у старика с пальца исчезло мужское кольцо: по обычаю, такие носили не снимая. Ушлый солдат сменял его на… зажигалку — а что мог ему возразить человек, которому перевалило за 80?

«Возьмите самое ценное!»

Зиядиновы покинули Евпаторию в 1944 г. — город сильно бомбили, стало тяжело с продуктами. Жизнь в Ак-Шеихе (нынешнем Раздольном) была не в пример легче, удалось купить маленький глинобитный домик, была корова, немного пшеницы. Утром 18 мая рядом с домом остановилась машина. «Вошли двое, сказали, чтобы мама собиралась вместе с детьми, — рассказывает Решат Зиядинов. — Второй потом вышел, а один солдат остался в доме. Вот его мы часто потом вспоминали: если бы не он, то никто бы из нас, детей, не выжил. Мама мечется — что собирать, когда на руках старик и трое детей? А он говорит: «Вы сюда больше не вернетесь, возьмите еду и все самое ценное!» При выходе из дома были припрятаны украшения — мамино приданое, кое-какое золотишко. Она солдата попросила, тот ломиком подковырнул камень, она смогла все это забрать. Спасибо ему, что помог и что не позарился, а ведь мог бы и отобрать, такое тоже случалось».

Поистине все познается в сравнении: тот самый «телячий» вагон с узенькими зарешеченными окошками наверху и нарами в два ряда, где в тесноте ждали окончания долгой дороги взрослые и дети, оказался еще не самым страшным местом. Где-то у Волги на одной из станций эшелон встал возле другого, который тоже вез крымских татар в ссылку, — там вагоны были открытыми. Из него трупы сгружали на каждой станции. «Я как раз у окошечка лежал и видел старушку, она рассказывала, что много людей умерли в дороге», — говорит Решат Зиядинов.

Его матери удалось сохранить всех своих детей. Правда, она уже не надеялась на это после первых месяцев в деревне. Спас ее комендант, навестивший изможденную женщину и приказавший перевезти семью в райцентр, где нашлась работа на кирпичном заводе.

Три кило муки за золотую монету

В те майские дни слово «добрый» приобретало особую ценность. Жизни и смерти равны были сочувствие, милосердие, сопереживание. Гульнара Зиядинова, жена Решата, тоже выросла в Евпатории, не раз слышала от своей матери рассказ, как та покинула дом с тремя маленькими дочерьми, захватив узелок с бельем и детский горшок. Опомнилась, когда увидела, что другие люди тянут мешки с продуктами, одеяла, чемоданы с пожитками. «Мама бросилась к офицеру, попросила разрешения вернуться, вещи собрать, — вытирает слезы Гульнара. — И он позволил, только солдата с нами отправил, сказал: «Поможешь женщине принести все, что нужно!» Кто знает, была бы я вообще жива, если бы не те полмешка муки и немного масла, что принесла мама».

Разрешение выйти из вагона, ведро воды для обмывания умершего, драгоценные минуты стоянки, которые разрешено было потратить на настоящие, по обряду, похороны, — это тоже воспринималось как доброта. Кто знает, сколько стариков в вагоне провожали взглядом могилу, гадая, будет ли такая у них? Или тело просто выложат у дороги на груду шпал — так тоже делали часто.

Семья Гульнары оказалась в Ферганской долине. Нашелся домик и работа для мамы — на сборе хлопка. Ни денег, ни еды не хватало. Конечно, припрятаны были и украшения: семья до революции была очень богатой, дед-помещик имел, как тогда говорили, «семь пар» — 14 деревень. Но какую мизерную цену имело золото в глухой узбекской деревушке, где каждый день умирали от голода люди! За пятирублевую царскую монету давали три килограмма муки, старинное кольцо или браслет меняли на мешочек риса или пару десятков яиц.

Однажды в селе появились сотрудники детдомов, голодающим семьям предлагали отдать туда детей. Мама Гульнары надеялась, что так сможет сохранить жизнь двум старшим дочкам, поэтому 11-летняя и 7-летняя сестры отправились под казенную крышу. А шестилетняя Гульнара вскоре после этого оказалась с мамой в больнице. «Однажды нянечка маме говорит: «Эмма, к тебе пришли!» А это сестрички мои. Ухватились за мамины руки, плачут: в детдоме голодно, еду отбирают старшие. Упросили, чтобы средняя моя сестричка при маме осталась. Немного прошло времени после этого, мы уже дома были, кто-то маме весточку передал, чтобы в больницу шла, там ее старшая дочка, ей очень плохо. Она буквально летела туда, толкнула дверь палаты, с порога увидела свою девочку, но та только два раза вздохнула и умерла, мама даже добежать до нее не успела».

Спасала доброта

Доброта спасала в то время людей. Доброта проявлялась по-разному, и даже самый несчастный и обездоленный человек был добр к другим. Делились едой, деньгами, кровом — иначе бы не выжили.

Мама Гульнары стала готовиться хоронить дочь, собрала последнее. И вдруг услышала от муллы: «Эмма, тут недавно русская семья умерла, последним мальчик, ему 16 лет было. Некому ребенка хоронить. Разреши с твоей дочерью рядом положить. Бог простит, все перед ним равны — и на этом свете, и на том». Так их и положили в землю рядом — татарскую девочку из Евпатории и русского мальчика невесть из каких краев. Детей, которым так и не довелось вырасти.

Но эта потеря была не последней. Заболела дизентерией средняя сестра Гульнары. Голод был виноват в том, что она, как и другие дети, набросилась на несозревшие фрукты. И не стало ее — красивой девочки с пепельными, редкого оттенка волосами и голубыми глазами.

Гульнару и ее маму спасли родственники, выкрав в буквальном смысле слова. Перевезли к себе, под Коканд. Сначала смогли убедить проверяющих, что у них последние дни доживает умирающая от тифа родственница. Для этого женщине остригли волосы, а ее исхудавшее лицо и так здоровым никто бы не назвал. Потом, видимо, смогли уладить все формальности — во все времена среди должностных лиц встречались неравнодушные к деньгам и украшениям люди.

Судьба так распорядилась, что Гульнара и Решат — евпаторийцы, попавшие в 1944 году в Ферганскую долину и даже какое-то время жившие в соседних селах, встретились позже, чтобы уже никогда не расставаться. Они живут сейчас в Симферополе, а помнят Евпаторию своего детства. Первое, что сделал Решат, приехав в 1987 году в Крым, — пошел в свой бывший дом. Заглядывал в пристройку, где жила корова, в убежище, сооруженное для собаки Тобика, касался руками таких родных и знакомых стен. И смахивал слезы, мысленно возвращаясь в те дни, когда жил здесь.

Первая Крымская