ПАМЯТИ ГЕНРИХА АЛТУНЯНА

     30 июня 2005 г. пришла трагическая весть - умер замечательный правозащитник, давний друг крымскотатарского народа Генрих АЛТУНЯН.
     Он был одним из тех первых, кто поднял голос в защиту депортированного народа. В апреле 1969-го, после ареста в Ташкенте генерала Петра Григоренко, Г.Алтунян подписал открытые письма в защиту Григоренко и крымских татар. Тогда же Алтунян стал одним из учредителей Инициативной группы по защите прав человека в СССР.
     Генрих Алтунян многие годы не порывал связей с крымскотатарским движением. Он был участником едва ли не всех важнейших мероприятий крымских татар последнего пятнадцатилетия.
     Сегодня у крымскотатарского народа стало на одного друга меньше.
     Светлой памяти Генриха Алтуняна мы публикуем материал, присланный в редакцию его другом и сподвижником Андреем Петровичем Григоренко.

Kirimtatar.com

Генрих Ованесович Алтунян
(1933 – 2005)

     Наверное, не зря говорят: "Пришла беда – открывай ворота". Всего лишь один день прошел со дня смерти моего брата Анатолия, последнего из моих братьев, как пришла такая же оглушающая весть: не стало Генриха Алтуняна. Я не стану пересказывать детали его биографии. Они достаточно подробно описаны в его, вышедшей в 2000 году, книге "Цена свободы: Воспоминания диссидента". О Генчике, как его называли друзья, не хочется говорить ничего казенного.
     Мы познакомились без малого сорок лет назад. Генрих был еще майором и, если мне не изменяет память, появился в доме моих родителей в форме. Было это то ли в 1967, то ли в начале 1968 года. Генрих появился сперва у Якиров, которые и дали ему наш адрес.
     Та первая встреча была для меня довольно короткой, так как у меня были какие-то неотложные дела и я должен был куда-то бежать. Но как заметил один из выступавших на партийном собрании по разбору персонального дела "клеветника" майора Алтуняна: "Я знаю Алтуняна недавно, но основное в человеке можно увидеть и за самый малый срок". Правда, выводы у нас с тем "товарищем" вышли разные. То тепло, которое возникло между нами за те первые несколько минут знакомства, не угасло и до сего дня.
     С того дня и до его первого ареста он появлялся в Москве довольно часто. Я тоже смотался пару раз в Харьков, где познакомился и с женой Генриха, и со всей компанией "харьковских клеветников", этой совершенно замечательной группой людей, излучавших беспредельную искренность и радушность.
     Гена был во многом соткан из эмоций. Вот мы стоим у стен "открытого" суда над демонстрантами против вторжения в Чехословакию. Разумеется, что среди стояльцев и Алтунян. Обстановка напряженная. Вокруг нас шастают какие-то подозрительные типы. Володя Гершович узнает среди них своих студентов с завода-втуза и начинает кипятиться. Я заметил, что у некоторых "студентов" на руках кастеты и пытаюсь предотвратить столкновение, чреватое кровопролитием. Какой-то стукач в это время вырывает у моего отца письмо протеста , а Генрих бросается за ним, но напарывается на плотную стену "общественности в штатском". Но вот приходит сообщение, что суд закончен и все мы пытаемся прорваться к дверям, что бы бросить нашим осужденным друзьям цветы. Однако выясняется, что наших друзей будут выводить с черного входа и мы все устремляемся в том направлении. Я бегу рядом с Генрихом, а на нашем пути один их хорошо запомнившихся мне топтунов с наглой ухмылкой и в какой то разнузданной позе присел на корточки и фотографирует нас. И тут видно Генриха прорвало, и он, не замедляя бега, ударил по камере топтуна, как по футбольному мячу. Камера отлетела и с треском разбилась, а наглая улыбка на роже топтуна сменилась на гримасу испуга – гебню всегда больше всего пугало то, что их перестали бояться.
     Вспоминается еще эпизод. Я выхожу из метро и вижу, что в другом конце площади какое-то коловращение, из которого высится голова моего отца. Я понимаю, что тут что-то неладно и вдруг замечаю, что из-за колонны выглядывает Рой Медведев. Нетрудно догадаться, что и он, в какой-то мере, имеет отношение к происходящему, но занял выжидательную позицию. Я тут же попросил его позвонить Пете Якиру, чтобы поднять шум об очевидном задержании отца, а сам бросился в направлении к отцу, но успел только заметить, что отца и Алтуняна запихнули в машину и куда-то повезли. Кто-то мне сказал, что их забрали в милицию. И действительно нам с матерью через пару часов удалось найти их в милицейском отделении, куда еще часа через три явился и Якир.
     За мою услугу в срыве гебистской провокации Генрих отплатил мне сторицей. Когда в 1969 году моего отца арестовали в Ташкенте, за моей матерью и мной была установлена усиленная слежка. ГБ безусловно знало, что мы с ней планируем создание Комитета защиты политзаключенных. Разумеется, что мне было необходимо увидеться с некоторыми людьми, которые были бы важны для Комитета, но которые еще не засветились. Посему я прибег к неким уловкам, чтобы оторвать "хвост". После одного успешного маневра, когда топтуны снова увидели меня, то то ли по собственной инициативе, то ли по приказанию начальства, накинулись на меня и, поливая матом за попытку скрыться от слежки, начали толкать меня к краю платформы. Не знаю чем бы все это кончилось, если бы вдруг откуда ни возьмись появились Алтунян и Гершуни. Володя с Геной тут же поняли ситуацию и буквально вырвали меня из рук сексотов. И потом в течение нескольких дней Алтунян и Гершуни всюду ходили со мной, так как мои топтуны не сменяясь ходили за мной по пятам.
     Через пару месяцев, после того как Гена с Володей спасли мою жизнь, оба они были арестованы.
     Лагерь Генчика не исправил, но наше общение было вновь прервано на сей раз моей вынужденной эмиграцией в 1975 году. Редкие письма и еще более редкие телефонные разговоры были заменой нашему живому общению на многие годы. Только в 1992 году я смог приехать в Украину и первым делом в Харьков. Встреча была необычайно радостна. Но Гена теперь разрывался между двумя городами, так как был депутатом Верховной Рады, так что и наше общение было продолжено в Киеве.
     В 1993 году Генрих прилетел в США с делегацией Верховной Рады и первое, что он меня попросил - это отвезти его на кладбище, где похоронен мой отец.
     Потом мы ходили с ним по Нью-Йорку, и в одном из магазинов продавщица явно была советская эмигрантка. Генрих поинтересовался, из какого она города. Узнав, что она киевлянка, он перешел на украинский и в ответ услышал фырканье "Я на этом языке не говорю".
     А вот армянин Алтунян, родившийся в Тбилиси и живший в русифицированном Харькове, говорил еще и в те времена, когда это было порой даже опасно. Никогда не забуду, что еще в самом начале нашего знакомства Генчик прислал моему отцу открытку, написанную на прекрасном украинском языке. Открытка была весьма невысокого полиграфического качества, но вот что на ней было изображено. В степи на сильном ветру стоит Великий Кобзарь и разящие не в бровь, а в глаз стихи Тараса: "На всех языках все молчит – знать благоденствует". А на дворе ведь был год 1968. Где Генчик только отыскал такую открытку? И куда же смотрело начальство?
     Последний раз мы виделись в декабре 2003 года, на юбилее нашего общего друга – Мустафы Джемилева, и ничто не предвещало, что мы видимся в последний раз.
Прощай мой друг, мой брат.

Андрей Григоренко
30 июня – 1 июля 2005 года
г. Нью Йорк.